Язык так или иначе не сводится к подбору знаков для вещей. Он начинается с выбора говорить или не говорить. Выбор между молчанием и знаком раньше чем выбор между знаком и знаком. Слово может быть менее говорящим чем молчание и нуждается в обеспечении этим последним. Молчание необходимый фон слова. Человеческой речи в отличие от голосов животных могло не быть. Птица не может не петь в мае. Человек мог и не заговорить. Текст соткан утком слова по основе молчания.
О рассказе Л. Леонова «Деяния Азлазивона»
Заметка опубликована в журнале «Наше наследие», № 58, 2001.
В тексте сохранены авторские орфография и пунктуация.
В тексте сохранены авторские орфография и пунктуация.
О рассказе Л. Леонова «Деяния Азлазивона»
Написанный в задушевном русском стиле рассказ помечен декабрем 1921 года и служит пробой разбойной народной стихии. Место ее действия нескончаемый бор. Двадцать шесть лихих гуляк с кистенями и ножами меняют жизнь на покаянную вслед за своим главарем, который смущен «нелюбностью» во взоре новгородского святого Нифонта с образка, расколотого в очередном убийстве разбойным ножом. Оказывается, разудалое взрезание чужой плоти было тайным послушанием. С изменением воли пославшего разбой резко переходит в молитвенное подвижничество.
Не изменилась, осталась той же самой после переворота опора не на закон, а на благодать. Как в разбое мужики полагались только на силу рук, так после трех ночей злой ломки самовольные монахи — только на силу духа. Как пьяной вольнице от мира были нужны только деньги, так теперь новым молитвенникам требуется только рукоположенный священник, пусть гадкий пьянец. Ватага затащит его в райские врата, лишь бы он дал им то единственное, чего мужики от себя не могут. Как и раньше, их пуповина бор, темная непроходная дебрь. В ней загрохотали разом топоры, и в конце второй недели болото расцвело храмом.
Мужики по-прежнему остались и грозой бора, только уже не для проезжих купцов, а для племени нечистых. Бесовский омут однако не в пример эффективнее бережет себя чем мирская власть — своих подданных. Мужики замахнулись не на показного, а на истинного властителя мира. От них теперь потребуют всеми соблазнами плоти уступить и сослужить хозяину леса или умереть. Их разбойная воля не примет соглашения.
Леоновское нагнетание бесовского искуса открывает власть беса над телом. Упоение радостного труда не преграда нечистому, он внезапно скрючит даже здоровое тело, разогретое работой. Злая мощь направленно карает дух. Она пугает его неограниченной властью над телом. Частные победы молитвенников только ожесточают врага, вызывают его на применение своего последнего оружия, смерти. Он бережет его напоследок для несгибаемых, предпочитая сводить с ума слабых. Искуситель заставляет молиться ложному Иисусу, ликовать в обманном спасении, принять беса вместо странника. Добро обертывается злом, икона гнездом для нечистых. Художество для молодого Леонова перевертыш, проницаемый для зла.
Леонов видит, что только перестав надеяться на ненадежное, на пределе подвига человек пересилит безумие и удостоится светлой смерти. Он должен выколоть свой глаз, если глаз соблазняет его. Письмо Леонова достигает здесь осязаемости. Цветистость перестает быть только стилем, становится криком страсти и отчаяния.
Написанный в задушевном русском стиле рассказ помечен декабрем 1921 года и служит пробой разбойной народной стихии. Место ее действия нескончаемый бор. Двадцать шесть лихих гуляк с кистенями и ножами меняют жизнь на покаянную вслед за своим главарем, который смущен «нелюбностью» во взоре новгородского святого Нифонта с образка, расколотого в очередном убийстве разбойным ножом. Оказывается, разудалое взрезание чужой плоти было тайным послушанием. С изменением воли пославшего разбой резко переходит в молитвенное подвижничество.
Не изменилась, осталась той же самой после переворота опора не на закон, а на благодать. Как в разбое мужики полагались только на силу рук, так после трех ночей злой ломки самовольные монахи — только на силу духа. Как пьяной вольнице от мира были нужны только деньги, так теперь новым молитвенникам требуется только рукоположенный священник, пусть гадкий пьянец. Ватага затащит его в райские врата, лишь бы он дал им то единственное, чего мужики от себя не могут. Как и раньше, их пуповина бор, темная непроходная дебрь. В ней загрохотали разом топоры, и в конце второй недели болото расцвело храмом.
Мужики по-прежнему остались и грозой бора, только уже не для проезжих купцов, а для племени нечистых. Бесовский омут однако не в пример эффективнее бережет себя чем мирская власть — своих подданных. Мужики замахнулись не на показного, а на истинного властителя мира. От них теперь потребуют всеми соблазнами плоти уступить и сослужить хозяину леса или умереть. Их разбойная воля не примет соглашения.
Леоновское нагнетание бесовского искуса открывает власть беса над телом. Упоение радостного труда не преграда нечистому, он внезапно скрючит даже здоровое тело, разогретое работой. Злая мощь направленно карает дух. Она пугает его неограниченной властью над телом. Частные победы молитвенников только ожесточают врага, вызывают его на применение своего последнего оружия, смерти. Он бережет его напоследок для несгибаемых, предпочитая сводить с ума слабых. Искуситель заставляет молиться ложному Иисусу, ликовать в обманном спасении, принять беса вместо странника. Добро обертывается злом, икона гнездом для нечистых. Художество для молодого Леонова перевертыш, проницаемый для зла.
Леонов видит, что только перестав надеяться на ненадежное, на пределе подвига человек пересилит безумие и удостоится светлой смерти. Он должен выколоть свой глаз, если глаз соблазняет его. Письмо Леонова достигает здесь осязаемости. Цветистость перестает быть только стилем, становится криком страсти и отчаяния.