12 декабря 2014 года исполняется десять лет со дня смерти русского мыслителя Владимира Вениаминовича Бибихина (родился 29 августа 1938 г.). При обыденном и метрическом восприятии времени можно было бы сказать, что мы отдалились на целое десятилетие от оставившего этот мир умного и хорошего человека. Так оно и есть, историческая колея необратимо увела нас куда-то в неопределенную перспективу. Прошлого, очевидно, не вернуть.

Этот срок — крохотный по историческим меркам, но достаточный для того, чтобы успеть в потоке «актуальной» информации (древние греки сказали бы — в водах реки Леты) забыть одно из авторских имен, чьи тексты с интересом ожидались философской читающей публикой последнюю четверть двадцатого столетия, захватив и начало двадцать первого.

Но нет, имя Бибихина не забыто, оно продолжает иногда всплывать в водоворотах этой информационной реки в виде ссылок и цитаций, без особого нашего усилия припоминания того, чем мы были захвачены в свое время. Чтобы удержаться на плаву по реке забвения, дисциплинированный ум приучил себя периодически обращаться к маркированным моментам прошлого, ради сохранения его именно как упорядоченного прошлого. В молитвенном правиле в урочный час обращают просьбу об упокоении усопших.

Десятилетняя годовщина – очередной необходимый повод вспомнить В. В. Бибихина. Но ведь не только отметка в календаре или на циферблате заставляет это делать? Наступила новая пора звучания в памяти его имени.

Печально? Да. Владимир Вениаминович ушел. Его нет. Но в этой грусти просвечивает какой-то лучик непонятной радости. Откуда она? В какой утрате есть приобретение? Он ушел, но своим уходом оставил нам возможность проявить свою способность вспомнить. Не всякому такое удается — не дать исчезнуть возможности вспоминаться другими. Трудно помнить другого, но еще труднее сделать так, чтобы другой надежно помнил тебя. Память — двойственная способность: что-то вспоминается с внутренним субъективным усилием, произвольно; а что-то напоминает о себе само, врываясь откуда-то извне неожиданно и сразу. Понимаем ли мы выражение «жить в памяти»?

Теорию познания Сократа и Платона определяют как анамнесис — припоминание. Душа априори знает идеи, их местом обитания является умный космос, небеса, откуда родом и сама душа. Но, будучи воплощенной в земном теле, она забывает вечные сущности, озабочивается материальными вещами. Целью философии является обращение, радикальный разворот ума от материального к идеальному. Так происходит анамнесис, усилие выхода из круга инкарнаций в возвращении на родину.

Традиционно академически термин «анамнесис» у нас переводят как «припоминание», но В. В. Бибихин предлагает свой вариант перевода — «опоминание». Такая интерпретация дает возможность услышать иной аспект слова «анамнесис», учесть не только субъективную сторону, но и тот особый эффект тотальной захваченности воспоминанием, в котором сама субъективность теряется, забывая себя саму. Такова диалектика анамнесиса: если вспоминается что-то одно, то забывается другое, и наоборот. Но анамнесис как опоминание говорит о возможности полной памяти целого, о возвращении истины как алетейи — незабвенности. В этом смысле история философии представляет собой некие часы со встроенным будильником. «По ком звонит колокол?» Всегда находится кто-то, кто приставлен периодически заводить этот будильник, звук которого заставляет человека опомниться в бытии. В. В. Бибихин верно служил этому делу.

Но сейчас Владимира Вениаминовича нет. Он сам много думал об этом НЕТ. Есть вещи, писал он, которых нет, но которые могут и как-то так, без того чтобы быть. Комментируя Ж. Лакана, Бибихин формулирует странный онтологический тезис (или антитезис?): «Реальное предельно надежно благодаря тому, что его нет» (с. 75 читаемой книги). Это кричащий парадокс: есть то чего нет, и оно еще что-то может. Парменид запрещал, кажется, так говорить. Что могут эти не-сущие вещи? Что могут умершие люди? Возможно ли в ничто найти нечто?

При жизни В. В. Бибихин успел опубликовать несколько ярких, оригинальных книг, включая переводы текстов ключевых философов прошлого и современности. Посмертно продолжают издаваться его новые книги, являющиеся письменным изложением прочитанных им философских курсов, которые уже стали легендарными. Архив еще не исчерпан, оставляя надежду на новую встречу с сочинениями любимого автора. Эпоха В. В. Бибихина продолжается.

Каждый самобытный философ, сумевший своим голосом высказать подлинную мысль, имел и собственный взгляд на историю философии. Оригинальность философской мысли В. В. Бибихина еще не прояснена современниками, с запасом откладываясь в неопределенное будущее. Место и роль В. В. Бибихина в историко-философском процессе определится, вероятно, по его завершению. Но уже и сейчас, не забегая далеко вперед в ожидании итоговых оценок, очевидно, что его мысль осуществлена. Откуда такая уверенность? Каковы критерии опознания состоявшейся мысли? Первый критерий — она способна удивлять. Второй критерий — она способна удивлять вновь и вновь. И еще можно было бы указать на такой признак: в чтении работ В. В. Бибихина есть особый эффект — они не мешают самостоятельно думать, деликатно, без навязываний, оставляя пространство мышления свободным.

Последней (к настоящему времени) вышедшей книгой В. В. Бибихина стала «История современной философии». Она ожидалась, и это ожидание тоже было подготовлено памятью. Как и другие книги автора, этот текст является записью лекционного курса, прочитанного незадолго до кончины. В каком-то смысле «История современной философии» подводит итог философским размышлениям В. В. Бибихина. Его имя отпечатано на книжной обложке, и, одновременно, его имя — в истории философии. И если эта история настоящая и философия настоящая, то его имя — в непрекращающемся настоящем.

Выражение «история современности» — это оксюморон или парадокс. Согласно логике терминологических определений: либо одно, либо другое. Мысль Бибихина сфокусирована на странной, пульсирующей, исчезающей-возникающей точке их единства. Поэтому неслучаен здесь подзаголовок — «единство философской мысли». Именно оно связывает историю и современность. Не будь философской мысли, хранящей свое единство с бытием, связь истории распалась бы.

С другой стороны, слово современность можно прочитать как со-временность — сосуществование многих времен в единой истории. Так это слово слышал и истолковывал друг и собеседник В. В. Бибихина Сергей Сергеевич Аверинцев. Получается, что «история современности» — это не только парадокс, но и тавтология.

Любая историческая эпоха, утверждал В. В. Бибихин в книге «Новый Ренессанс», является новым возрождением человечества к творческому самовоспроизводству, обновлением его жизненной энергии. Решимся еще на одну тавтологию. Ренессанс — это со-бытие истории, поэтому он всегда со-временен.

В. В. Бибихин рассматривает современность в рамках двух последних столетий, начиная отсчет современной истории философии с Гегеля. Можно ли было начать с таких наших современников (без кавычек), как Гераклит и Парменид? Наверное, да, и возможность «другого начала» В. В. Бибихин рассматривал в иных своих произведениях. Но, может быть, мы ошибаемся, и у философии нет начала и, возможно, нет конца? Или, наоборот, есть и начало и конец, которые, не исключено, совпадают друг с другом? Следствием примирения этих альтернативных возможностей становится следующая загадка: безначальное начало и бесконечный конец — суть одно. Привет от Гераклита из далекого близкого будущего прошлого?

В предисловии «От читателя» Анатолий Валерьянович Ахутин — еще один друг и собеседник В. В. Бибихина — отмечает в качестве характерной черты его историко-философского труда трактовку философской мысли как исторического события (с. 12). Здесь необходимо уточнить, что сам В. В. Бибихин по-особому понимал соотношение истории и события. Не так, что история есть хронологическая ось, на которой точечно проставлены события. Смотря что понимать под событием. Подобный взгляд на историю, как на собрание множества частных событий, является привычным и соответствует метрическому подходу. Возможно и другое видение. В. В. Бибихин предлагает иной взгляд: не история состоит из событий, а есть такое единое Событие, в просторе которого дается возможность сбыться движению истории.

Что это за Событие? Ответ дан в самом названии — Событие единства философской мысли. А. В. Ахутин так описывает суть дела: «…на глазах у нас, читателей, выстраивается цельное драматическое событие: историческая действительность просвечивает тайной логикой, идеи складываются и распадаются на решающие и движущие исторические силы, которые, в свою очередь, тут же вновь и по-новому фокусируются в мыслящее средоточие» (с. 8). Можно сказать профессиональным языком, что В. В. Бибихин, как историк философии, работает в режиме событийной истории философии.

Существуют и существовали другие модели и методы историко-философских исследований. Событийную же историю философии можно определить как онтологию философской истории. В. В. Бибихин не изобретает здесь ничего нового, не открывает неведомую методологию. До него это делал Мартин Хайдеггер и другие. И, вообще, все те прежние историки философии, которые в своих штудиях касались филиации онтологических идей. В. В. Бибихин не открывает некую новую онтологическую историософию, не патентует и не пишет ее манифест, а просто подводит к той мысли, что само бытие и есть непрестанная новизна.

Если Бытие есть новизна как таковая (древние греки обозначали вечность словом «эон», буквально переводимым как «юность»), то Событие можно понять как обновление. А.В. Ахутин пишет: «Таково философское событие современности или современность как философски вразумительное событие, временно схватываемое и тут же распускаемое, чтобы быть собранным иначе <…> автор не информирует, не рассказывает историй о философии, а вводит в ее энергетическое поле» (там же, с. 13–14). Не об этом ли загадочное изречение Гераклита: вечность — играющий младенец? Событие истории философии — это игра ребенка, инкарнирующегося в веренице бородатых старцев?

На каких основаниях исток современной философии Бибихин видит в Гегеле? Начало космического времени физики ведут от Большого Взрыва, с чего, собственно говоря, и начинается современность, как со-временность космоса и человека. До взрыва космос мог существовать, но довзрывное бытие не со-временно нам, встроенным жителям и наблюдателям нынешнего мира. Люди этого просто не видят, да и сам Взрыв не наблюдаем, очевидны здесь и сейчас только ударные волны реликтовых излучений.

Впрочем, имеются и экзотические космологические гипотезы, что было несколько начал Вселенной. Творец, как бы, перед Творением создал несколько пробных версий или моделей Мира, которые, в силу Его всемогущества, тоже являются полноценными мирами, но для нас они только возможны, существуя в невоспринимаемых пространственно-временных измерениях.

Гегель был не одинок в акте начинания современной философии. В студенческой юности судьба привела его к дружбе с двумя не меньшими гениями — Гёльдерлином и Шеллингом. В. В. Бибихин пишет: «Общение трех гениальных, без преувеличения, умов не могло не создать критическую интеллектуальную массу и духовный взрыв» (с. 19). Все последующие философские учения стали «следами» этого Большого Взрыва, энергийные токи которого продолжают ощущаться поныне.

Одновременно с этим, обращает внимание Бибихин, сверстники молодого Гегеля, как и он сам, питались энергией Великой французской революции. А. Бадью трактовал революцию в качестве события как такового. При этом слово «революция» следует понимать в его буквальной семантике и этимологии: она есть переворот, обращение и возвращение сущего к своему первоначалу, то есть бытию. Именно отсюда пафос диалектического метода у Гегеля.

Современность всех захватывает в свой водоворот и прокатывается колесом, зачастую красным, как выразился бы А. Солженицын, вызывая весь спектр интеллектуальных и эмоциональных реакций. В. В. Бибихин пишет: «У всех, как то было у молодого Гегеля, впечатление от революции шаталось от восхищения до ужаса» (с. 26). Гегель оказался в эпицентре взрыва. Многие сгорели в нем дотла. Но ведь хотя бы кто-то один должен был вытерпеть это испытание и суметь сделать этот термоядерный взрыв в духе контролируемым? В. В. Бибихин констатирует: «Радикализм Гегеля, превосходивший самые дерзкие революционные проекты и свободный от их однобокости, развязал в Европе весь спектр радикальных идеологий от католического монархизма до атеистического коммунизма» (с. 28).

Но ведь Гегеля вспоминают не только как радикального революционера, но и как радикального контрреволюционера. Вернее даже сказать, что в мысли Гегеля странным образом совмещаются крайний радикализм и предельная смиренность (знаменитое «примирение с действительностью»). С точки зрения В. В. Бибихина, «гегелевская мысль, прокатившаяся по всей Европе, была санкцией любой самой смелой революционной практики и одновременно радостным, экстатическим принятием всей действительности, с христианством, личной свободой, традиционным общественным строем, с монархией» (с. 27). Оставляя мир, Гегель успел завести будильник. По ходу всей книги В. В. Бибихин прослеживает расходящиеся от Гегеля иррадиирующие круги оппонирующих друг другу философских направлений: материалистов и идеалистов, рационалистов и иррационалистов, позитивистов и экзистенциалистов, традиционалистов и постмодернистов, академических профессионалов и маргиналов, мистиков и популяризаторов и т. п.

История, в которой допускаются революции, представляет собой тип возвратно-поступательного движения. Допустимо сказать, что история современной философии — это событие революционного взрыва, звона пробуждения, длящегося уже более двух сотен лет, впрочем, календарный счет иррелевантен событийному времени. Время события — это платоновский момент «вдруг», одно неделимое мгновение, вмещающее в себя, как ни парадоксально, любой хронологический объем.

Однако необходимо признать, что фигура Гегеля — не эксклюзив в панораме философских имен. Другие — равноправны и равномощны. Начало можно вести от любого, причем не только по линии «прошлое – будущее», но и наоборот, поскольку движение между философскими идеями возвратно-поступательное. В. В. Бибихин начинает с панлогизма Гегеля и завершает деконструкцией логоцентризма Ж. Деррида (напрашивается ассоциация с поговоркой: начал со здравия, а кончил за упокой), но можно было бы избрать любой другой порядок изложения, взяв иную точку отсчета. (В. В. Бибихин: «Мы подходим к явлению Гегеля, двигаясь от его отзвуков» (с. 26)). В событийной истории философии постулируется обратная положительная связь всех любителей мудрости со всеми в событии единства философской мысли. Архетипический образ колеса в колесе.

Последней по времени стадией развития онтологии, как квинтэссенции философской теории, является событийная онтология. Ее особенности В. В. Бибихин вычитывает в текстах позднего М. Хайдеггера, внося собственный вклад в экспликацию ее принципов. Переход от так называемой онтологии присутствия к онтологии события является свидетельством обновления того же самого — самовоспроизводящегося единства философской мысли. История этого процесса и есть событийная история философии, специфику, методы и возможности которой еще только должны определить специалисты.

Как событийная онтология, так и событийная история философии имплицируют понимание мысли как события, моментом которого является не только, и даже не столько человек. Событие в его полноте есть событие мира. Но именно по поводу мира в нем же самом ведется постоянная распря, тяжба, война. «Полемос, бог войны, отец всего» — утверждал Гераклит. Политикой и экономикой правят интересы, но самими интересами правит мысль. «Ум правит Вселенной» — утверждал Анаксагор.

В контексте событийной истории философии нет изолированных персонажей, хотя, наверное, каждый самостоятельный мыслитель в пределе тяготеет к солипсизму. В. В. Бибихин считает подлинный солипсизм почти недостижимым идеалом самостояния философа (даже Л. Витгенштейну и М. Хайдеггеру, по его мнению, не удалось этого достичь). Поэтому, потенциально являясь одиночками, отдельными звездами на умопостигаемом небосводе, философы по необходимости встраиваются в отношения с другими коллегами, друзьями и врагами одновременно, образуя констелляции, причудливые диады, тетрактиды, пентады и пр. структуры коллективной событийной мысли. В книге В. В. Бибихина представлены некоторые очерки подобных самодействующих смысловых структур.

Стандартные рамки рецензии не позволяют мне проследить, прокомментировать и проинтерпретировать в соответствии с известными правилами и нормами бибихинскую историю философии. В ней можно утонуть, а чтобы быть вровень с нею, следовало бы написать параллельную или перпендикулярную книгу. У меня есть свой собственный интерес к ней, у другого читателя — свой. Дело по освоению наследия В. В. Бибихина только начинается, работы здесь найдется всем. Разногласий по этому поводу еще будет много, и они уже собственно есть. Однозначно понятно только одно — работы В. В. Бибихина заслуживают чтения в том смысле последнего слова, который обозначен в его книге «Чтение философии»: не только человек вычитывает из философских текстов мысли, но и сама философия вчитывает в человека смысл, генетически кодируя живую судьбу его ума.

Напоследок хотелось бы обратить внимание на еще одну особенность историко-философского метода и стиля В. В. Бибихина. Выше было сказано, что взаимно плодотворное общение философов детерминировано некими структурами события. Их не нужно понимать как жесткие абстрактные схемы, хотя этот момент в них тоже присутствует. Эти структуры живые, подобно тому как генетический код лежит в основе жизни. Внесение в историко-философское описание элемента жизни делает его описанием мифогенеза, как это трактовали Шеллинг и А. Ф. Лосев — учитель В. В. Бибихина. Действительно, каждый вошедший в историю философии мыслитель имеет не только биографию, но и судьбу. И именно судьба окрашивает событие персональной философии в неповторимый цвет.

Примером событийной мифологемы является отношение близнечества. К этой теме у В. В. Бибихина особое внимание. В других своих работах он признавался, что близнечная связь (не только биологическая, но и мысленная) принадлежит последним тайнам человеческого бытия. Пределом подлинного события единства философской мысли является очная ставка и опознание в другом собственного близнеца. Досужая прихотливая метафора? Но Бибихин применяет это слово в автологическом смысле, прямо: «Керкегор имел безвестного ему близнеца, Гоголя» (с. 134). Намечаются в догадке и другие близнечные пары: Ницше и Витгенштейн, Хайдеггер и Лосев… Но этого вопроса мы уже касаться не будем, только отложим его в памяти как задачу для будущего прояснения.

Завершим этот отзыв на событийную историю современной философии В. В. Бибихина, вслушиваясь в предложенный им совет. Чтобы случилось событие единства мысли, пишет он, — «отпусти мысль, не мешая ей своим произволом. Она живой автомат (настоящий, т.е. спонтанный, самодвижный, а не программированный» (с. 121).