Форма римского права

1. Между крайностями — кулачным правом, ius in manibus, когда у человека столько права сколько силы, с одной стороны, и полной исключительной монополией государства на насилие, с другой, — Закон XII таблиц выбирает средний путь. Никто не смеет превращать свою силу в право, ни даже верховная власть; суд, почти божественная освященная религией инстанция, один решает, на чьей стороне закон. При этом предполагается однако, что правая сторона тем самым уже и есть сильная или во всяком случае должна иметь достаточно силы, чтобы например арестовать уклоняющегося от правосудия, или посадить неплательщика в долговую тюрьму и наказывать его там, или отвечать за поведение раба и клиента-вольноотпущенника, применяя при надобности дисциплинарные меры. Проблема права и силы решалась так, что система поощряла силу правого и не поощряла обиженного слабого. Так за обман патроном клиента предусматривалось только посвящение обманщика подземным богам.

Поддерживалась самостоятельность человека, владение собственностью, умение получать доход, искусство управлять семьей в широком смысле. Familia включала всю родню, домохозяйство со слугами и рабами, семейное предприятие в целом, группу, школу, собранную вокруг отца — родоначальника, предка, основателя, устроителя; все эти значения входили в понятие pater. Архаический генитив pater familias подчеркивал древность отцовского права. Человек в римском государстве выбирал между тяжелой, но почетной профессией римского гражданина  [ 1 ]   с его ответственностью отца, основателя-устроителя, и бесславной безответственностью латина, перегрина, либертина, пролетария, которые могли не платить налоги, не идти в армию, но не имели и почета.

Сложная красивая государственность царского и республиканского Рима формально не была отменена принципатом (империей), но была смята единоличной властью, а именно тем ее механизмом, когда в отмену решений магистратов император диктовал свои конституции. Очень важный пункт однако тот, что навыки правового государства в Риме были настолько сильны, что сделали старый Рим негодной почвой для полноценной монархии. После Диоклетиана, который в конце 3 века покончил с последними остатками разделения властей, между императором и сенатом — но при сохранявшейся относительной независимости гражданского суда! — и ввел доминат, единовластие, базой для усовершенствованной монархии мог быть уже только Восток и столица была перенесена в Константинополь. Римский народ, который к тому времени называют изнежившимся, погрязшим в пороках, извращенным подачками власти, хлебом и зрелищами, сохранил однако свойства, благодаря которым он ушел от Константинова замысла идеологического (тоталитарного) государства и предпочел отдаться под власть готов.

Восстановившееся при Аларихе и Теодорихе сильное государство на Западе не было идеологическим и тоталитарным. Не сохранив свое государство, римский народ сберег правовые начала. Через тысячу лет c Ренессансом римская школа права возродилась без принципиальных изменений живой и действенной.

После упрочения единовластия стало не нужно публичное право, т. е., говоря самым простым образом, закон для власти. Единоличный правитель делает что хочет и не проверяет себя законом. Продолжавшее действовать римское гражданское и частное право прошло через смену государств и религий. Запад принял его как свое наследство. Наш восток Европы своей правовой системы не создал и пользовался в основном той же машиной римского права, прошедшего через византийскую обработку, соответственно почти без публичного права. Об органичности западных начал в нашей среде говорить не приходится. Не случайно наши философы права мечтают сейчас о создании «собственного права» из своих государственных и общественных начал без заимствования импортных правовых систем и сожалеют о крайней слабости публичного права.

Частное право остается основным занятием романистики. Не всегда однако при этом отдается отчет в том, что сутью римского права была его форма, а не содержание статей. Лучше пояснить это на примерах.

В законе 12 таблиц (в Риме о них можно было говорить просто закон, и всем было понятно, что речь идет об этом медном воплощении права) — статья V 3 постановляет:

Кто распорядился относительно своего имущества или опеки над своим [имуществом или наследниками], так пусть будет право (ita ius esto).

Переводят «да будет так», «так пусть то и будет нерушимым», «так пусть и будет по праву» и другими вариантами. Уловить верный тон перевода трудно, потому что добавлением ita ius esto собственно ничего не сказано. По существу эта формула тавтологична, как если бы закон настаивал: кто как распорядился, тот распорядился. Формула обслуживает переход от обыденной речи к отчетливой дикции (юрис-дикции) и переключение поведения в режим отчетливой определенности. Нам, восточным, представить естественность такого перехода нелегко. Если западный человек приходит на условленную встречу минута в минуту, если приезд гостя на званый обед с пятнадцатиминутным опозданием считается скандалом, если однажды данные обещания на Западе в норме исполняются, то здесь действует та же тысячелетняя школа ранней дисциплины, выражением которой стало древнеримское право. Мы можем сопоставить этим по строгости нашу позднюю дисциплину, которой мы рано или поздно подчиняемся после суровых испытаний.

Еще пример. Как в публичном праве, т. е. в аспекте государства, люди делились на свободных и рабов, так в частном праве — на самовластных, самостоятельных (sui proprii juris) и других, вступавших в юридические отношения не сами по себе, а только через других (sub jure alicujus). За сломанную ему руку подает в суд не раб, а его хозяин. Живущий «под чужим правом» или с самого начала имел свою личность в природной власти (potestas) того, кто произвел его на свет, подобрал, взял в плен — или отдал себя другому по договору купли-продажи (mancipium). В продаже своего тела, жизни, права нет ничего исключительно принадлежащего эпохе или местности. Современные параллели нетрудно подыскать: договор телохранителя со своим нанимателем предполагает право нанимателя ожидать и требовать, что телохранитель отдаст при необходимости свою жизнь за его жизнь; в опасных научных производствах сотрудники за повышенный оклад оказываются в положении древних рабов-гладиаторов, чьей схватке с дикими зверьми соответствует наступление современного человечества на природу. Подобно подразделению людей, римское частное право знает подразделение вещей. Они могут быть или божественного права, если не принадлежат никому, как храмы, или человеческого права. Другое различение: есть вещи физические (реальные) и вещи бестелесные, например обязательство. В одном отношении телесные и бестелесные вещи вполне равны: подать в суд можно одинаково за телесное увечье и за бестелесный обман. Те и другие одинаково подлежат юридическому определению. Там и тут выносится приговор, не обязательно более слабый в отношении телесных вещей. Судебный процесс в Риме производит впечатление игры. Дикция — сам латинский язык располагает к отчетливой артикуляции, и судоговорение на этом языке, iurisdictio, естественно формализовалось, — имела дополнение в одежде, в позе, в жестикуляции. Правовой акт разыгрывался как что-то среднее между театром и торжественным богослужением. Манципация, процедура приобретения вещных и телесных прав, была торжественным обрядом. Требовалось обязательное присутствие лично (не через представителей) продавца и покупателя, пяти свидетелей, весовщика с весами и кусочком меди. Покупатель и продавец имитировали действия взвешивания на весах, постоянно сопровождаемые священно-правовыми формулами. Покупатель в конце произносил: «Эта вещь (подробное описание) по праву квиритов (полноправных граждан) принадлежит мне, и я приобрел ее за этот кусок меди». Он касался кусочком меди чаши весов и передавал его продавцу вещи.

Манципируемые, т. е. подлежащие договору купли-продажи вещи включали землю, рабов, быков, лошадей, дома и земельные сервитуты, как право прохода через чужой участок. Последнее оформлялось аналогичным обрядом. Неманципируемые вещи можно было просто купить (овцу, курицу). Для понятности манципацию можно сравнить например с невозможностью в нашем праве передать другому лицу недвижимость (скажем, квартиру), даже даримую, иначе как по договору дарения; неоформленная передача недвижимости в правовом отношении ничтожна. В Риме передать собственность можно было без манципации процессом уступки права (in iure cessio). Перед претором (что-то вроде министра юстиции) разыгрывался якобы спор о вещи. Покупатель делал вид, что вещь, о которой идет речь, принадлежит ему, и торжественно объявлял это, как бы вызывая желающих оспорить его. Тот, кому вещь принадлежала раньше, должен был в ответ промолчать. Тогда претор констатировал, что вещь действительно принадлежит заявителю. В теперешнем законодательстве этому отдаленно соответствует годичное ожидание наследника после смерти завещателя; оно будет принадлежать наследнику, если в течение такого срока не оспорено никем другим.

Обряд, дикция, символы собственно ничего не прибавляли к факту сделки. Но без них сам факт считался не имеющим места. Например, брачное сожительство рабов, даже богатых (например греческих ученых), даже с хорошими детьми, не считалось браком, потому что не было оформлено обрядом бракосочетания. Оформлено оно быть не могло, поскольку раб не был записан в списки граждан и значит не был личностью.

Закон давал не столько норму поведения, сколько форму для любой нормы. Форма была настолько сильна, что ее нарушение вело и к отмене факта. Если патрон при отпущении раба на свободу не соблюдал процессуальных деталей и не мог верно повторить формулу отпущения, сделка считалась не состоявшейся. Право давности пользования (usucapio, забираю поскольку пользуюсь) разрешало например, чтобы лошадь, которой я пользуюсь год, становилась моей собственностью. Конечно, если она была украдена мною или без моего ведома тем, у кого я ее взял, usucapio не сработает. Точно так же если в отношении данной вещи была нарушена какая-нибудь деталь юридической формы, мною или предыдущим владельцем, независимо от давности пользования она не становилась моей. Выпадение из права (из правового пространства) из-за несоблюдения формы отменяло факт.

Не совместная постель создает брак, а взаимное согласие [подразумевается оформленное по закону, разыгранное в обряде]. [Дигесты 50, 17, 30]

Что касается ius civile, рабы не идут в счет как личности, но по природному праву идут, ибо, что касается ius naturale, все люди равны. [Дигесты 50, 17, 32]

Это значит, строго говоря, что натурального рабства, как мы его обычно представляем, в Древнем Риме не было. Оно было такое же, какое существует и теперь у нас, т. е. договорное. То, что у нас называется физическим лицом, у римлян называлось бы раб, латин, перегрин, но не римлянин, не квирит, не гражданин. Полноправный римлянин был обязательно тем самым юридическим лицом. Или наоборот: только юридическое лицо, имевшее все права, могло быть гражданином.

Дикцией, гражданской одеждой (тогой), жестом, позой человек показывал свое вступление в правовое пространство. Он подтверждал всем существом свой переход в ответственный, отчетливый режим. Для этого соответственно должен был быть виден таким образом весь человек. По сравнению с выступлением всего человека договор на бумаге казалось менее серьезным, поскольку живой человек тут прятался, скрывался за мертвыми буквами. Римляне знали, что греки признают и письменный договор, но, считая настоящим только устный, у себя obligatio litteris contracta разрешили поздно, уже когда кончилось хорошее время Рима, республики и раннего принципата, монархической республики или республиканской монархии (принцепс официально считался покровителем, защитником республики). В хорошие времена взятие на хранение, взятие в залог, отдача денег взаймы, передача в аренду оформлялись опять же через произнесение строго определенных слов с торжественным обещанием сделать, возвратить, предоставить. Обязательно при этом было сказать spondeo, торжественно клянусь (sponsor — клянущийся таким образом в выполнении чего-либо, поручившийся; от того же корня sponsa, обещанная, т. е. невеста).

Право не в смысле содержания законов определенного рода, а в более важном смысле тона отчетливой определенности, вхождения в правовой режим, отпечатывания решения, конечно, воспитывалось тысячелетиями. С другой стороны правовой навык у римлян историки находят совершенно готовым, осознанным и развитым в самом древнем документе, раньше которого письменных источников нет и который принадлежит собственно еще архаике — в уже упоминавшемся законе 449 года до н. э. О нём и об отношении к праву как своему родному достоянию восторженно говорит Цицерон в трактате «Об ораторе». Перечислив случаи, когда от позорного незнания законов юристы подводили своих подопечных, он приводит доводы в пользу изучения права:

[…] есть еще и нечто другое, для многих, вероятно, неожиданное, что может облегчить усвоение и постижение гражданского права, это — удивительно приятное и сладостное чувство, испытываемое при этой работе. В самом деле, чувствует ли кто влечение к тем ученым занятиям, которые ввел у нас Элий [история культуры], — он найдет как во всём гражданском праве вообще, так и в книгах понтификов и в XII таблицах в частности, многообразную картину нашей древности, потому что тут и слова звучат седой стариной, и дела отчасти бросают свет на нравы и обычаи предков. Занимает ли кого наука о государстве […] она целиком заключена в XII таблицах, так как там расписано всё об общественном благе и о государственных учреждениях. Привлекает ли кого философия, эта могущественная и славная наука, — я скажу смело, что он найдет источники для всех своих рассуждений здесь, в содержании законов и гражданского права: именно отсюда для нас становится очевидно, с одной стороны, что следует прежде всего стремиться к нравственному достоинству […] держать в узде свои страсти, подавлять все влечения, охранять свое, а от чужого воздерживать и помыслы, и взоры, и руки […] одна книжица XII таблиц весом своего авторитета и обилием пользы воистину превосходит все библиотеки всех философов  [ 2 ]  .

Прошло два тысячелетия, и современный русский философ права, тот самый, который хотел бы иметь собственное право (правда, даже в этом выражении зависящий от Гая, в самом начале «Институций» (I 1) определяющего:

Право, которое народ дает сам себе, свойственно ему одному и зовется ius civile, что значит: право, свойственное определенному государству (civitas) […] Римский народ следует таким образом отчасти своему собственному, отчасти общему праву всех людей [ius gentium].),

делится своим ощущением, общим у всех, высказывает свое ощущение, общее у всех, прикасающихся к этой теме:

[…] римское частное право — поразительный всемирно-исторический шедевр, достижение общечеловеческой культуры, своего рода загадка истории, когда при отсутствии необходимых исторических предпосылок […] важнейшие компоненты правовой материи […] более чем на тысячелетие шагнули вперед в своем историческом развитии […]  [ 3 ]  .

Этот автор тут же приводит пример опережения древнеримским правом событий на два с половиной тысячелетия: в римском праве разумно отсутствует определение собственности, поскольку собственность принадлежит к естественному, т. е. неотъемлемому праву живого существа; наоборот, законодатели, принимавшие Конституцию РФ в декабре 1993 года, не доросли до записи в нее пункта «частная собственность — естественное право человека»  [ 4 ]  .

Достоинство римского права было ясно с самого начала самим римлянам. Системой права гордились примерно так же, как Америка или Япония могут гордиться в наши дни своим техническим развитием.

[…] Одна и та же великая мудрость проявляется и в ее [римской республики] могучей власти, и в ее правовых установлениях. Оттого-то знание права и доставит вам радость и удовольствие, что вы увидите, насколько предки наши оказались выше всех народов государственной мудростью; достаточно сравнить наши законы с их Ликургом, Драконом, Солоном. Нельзя даже поверить, насколько беспорядочно — прямо-таки до смешного! — гражданское право всех народов, кроме нашего  [ 5 ]  .


2. Мы видели, что Рим не выдержал, не сумел понести единовластие. Сенат сохранял относительную независимость от принцепса вплоть до начала домината в конце III века. Еще большую, как бы естественную, подразумевавшуюся независимость удерживал суд. Преторы, главная судебная инстанция, были независимы от консулов.

Особенность римского права, как убедится всякий изучающий, была не в его содержании. Легко видеть, что положения римского права сами по себе имели не много специфического. В законе XII таблиц после определенного срока, предоставленного должнику для выплаты долга, на каждый третий рыночный день предлагалось отрезать от его тела по куску. Правда, по свидетельству римских историков, эта норма едва ли когда-либо соблюдалась. Во всяком случае в ней отражена общечеловеческая практика. Так у нас по неписаному закону неплатящего должника иногда заставляют платить на месте целостью и сохранностью своего тела. Древнеримское правило талиона за увечье платить аналогичным увечьем (око за око, зуб за зуб, talio от talis, такой же) принадлежит к естественной всему животному миру реакции на телесный ущерб. И сейчас десятилетний мальчик, который сломал руку, требует, чтобы сломали руку тому, кто, как ему кажется, его толкнул. Законы как эти и почти все другие в римском праве не только не имеют ничего такого, что объясняло бы всемирно-историческое значение римского права, но иногда бесчеловечны, как право родителей закопать новорожденную девочку.

Можно, пожалуй, видеть особенную мудрость в том, что право поощряло силу и не поощряло слабых жалобщиков. Чтобы подать жалобу в суд, истец должен был доказать, что он достаточно состоятельный человек (Dig. 48, 2, 10: у кого менее 50 золотых, не может обвинять другого). Богатых, состоятельных наказывали меньше чем бедных. Впрочем, и в таких практичных, мудрых положениях права нет ничего особенного. У нас в любой иерархически организованной структуре, например в армии, тоже нельзя подать жалобу на ближайшего начальника иначе как по команде, т. е. сначала тому же начальнику.

Перечисление и описание римских законов таким образом мало что дает для объяснения их уникальности. Настоящий вклад Рима в правовую культуру назвал профессор Московского университета, один из лидеров конституционалистов-демократов Сергей Андреевич Муромцев в книге «О консерватизме римской юриспруденции» (1883): «создание одной только формы» права.

Поскольку форма права было главным предметом охранения и телесным участием в строгом исполнении этой формы, святой и угодной богам, человек втягивался в соблюдение как договора, «закона для двоих», так и принятого им самим на народном собрании закона, содержание права могло быть изменено, переопределено с тем большей гибкостью, чем строже соблюдалась форма. Школой римского права, в которой Европа училась и учится, были не привязанные к месту и времени нормы, которые даже в самом Риме менялись. Цицерон, который в трактате «Об ораторе» (I 44) ставил Закон XII таблиц выше всех прочих законов, в том же трактате (I 58) признавал: «[…] разве ты не видишь, что старые законы или сами по себе обветшали и устарели, или отменены новыми?»). Законы менялись. Неизменной оставалась конструкция закона, его механизм, процесс его принятия. Поскольку эта конструкция была прозрачной, для всех очевидной, происходившей на виду, ее всегда можно было и разобрать в обратном порядке. В Дигестах, в ходе Кодификации права при Юстиниане составленных огромных выписках из римских юристов, конечно только по частному праву (публичное право было теперь сам Юстиниан и его воля), под номером 50, 17, 35 был помещен текст Ульпиана (ок. 170–228), имевший, как и тексты некоторых других римских правоведов, силу закона:

Нет ничего столь естественного, как разобрать что-то в обратном порядке так, как оно было составлено: связь, в которую вошли согласно форме, отменяется тоже формой, обязательство через простое взаимное соглашение отменяется взаимным противоположным волеизъявлением.

Именно в содержательной гибкости закона при жесткой процессуальной норме секрет того, что

Конструкции римского права в неизменном виде стали достоянием средневековых европейских и византийского обществ и в ряде случаев также соседних народов. Причем данному обстоятельству не помешала христианизация этих народов и приобщение их к каноническому (церковному) праву  [ 6 ]  .

Законы движутся, меняются внутри жесткой структуры, пока она не начинается сминаться принципатом и еще больше доминатом, правда, не до полного уничтожения и в основном только в части публичного права. Отказавшись от великой государственности, старый Рим, расширившийся к тому времени на весь Запад, сохранил основные навыки частного права. Серьезность формы права в Риме и вообще на Западе проясняется при сопоставлении с правовой ситуацией у нас. Мы обращали внимание на ошибку западных наблюдателей, которые, принадлежа своей правовой традиции, основанной на древнеримском праве, не видят у нас или вообще никакого права или только показное, неэффективное. Закон звучит неопределенно, сформулирован двусмысленно, толкуется как угодно, исполняется нестрого, часто меняется. С действенностью римского права надо сравнивать жесткость закрепления у нас сложившихся обстоятельств по образцу крепостного права. Только вдумавшись в действительную неукоснительную строгость нашего права — например в точность, с какой высчитываются пенсии для большинства населения строго по нижней кромке прожиточного минимума, при том что закона, который бы требовал этого, нет и никогда не будет, — мы можем представить себе строгость римского права. При всём том его природа, а именно святое и, если хотите, наивное, детское уважение к норме, которую народ, собравшись вместе, торжественно и важно установит — остается для нас малопонятной, чуждой, от нас слишком далекой. Нам непонятно, почему как на протяжении веков, увлекаясь, с энтузиазмом, лучшие умы Рима, первосвященники, видные политики, сенаторы, консулы, философы, литераторы как почетным, всеми уважаемым делом занимались теорией права. Цицерон из незнатных благодаря занятиям правом был принят патрициями. Вплоть до домината, еще во II и III веках правоведы как Гай, Павел, Ульпиан, Модестин занимали высшие магистратуры, вплоть до второй по величине фигуры в государстве. Нам совершенно непонятно, как гражданское право могло определять стиль религии и наоборот.

Религия требовала тщательного выполнения всех обрядов и ритуалов, дабы не нарушить союз, мир с богами.

С религией сперва неразрывно, затем всё более обособляясь и становясь одним из элементов политико-философских спекуляций, было связано право. Право и его важнейшая составная часть — закон были для римлян структурообразующим элементом как мирового, так и гражданского порядка.

Закон богов упорядочивал космос; право, равное для всех граждан, делало город миниатюрным отображением космоса. Пожалуй, ни в одном другой культуре право не занимало столь высокого места в иерархии ее компонентов, не пронизывало до такой степени и философскую мысль, и повседневную жизнь  [ 7 ]  .


3. В Россию римское право попадало двумя путями, через номоканон, византийские своды церковного права, и их перевод, Кормчие книги, а позднее через Польшу, Францию. Однако начало нашей государственности отличается от становления Рима. Рим строила гражданская община с ее ценностями:

[…] идея значимости и изначального единства гражданской общины при неразрывной связи блага отдельной личности с благом всего коллектива, служить которому — долг каждого гражданина; идея верховной власти народа, ставящей античный город на недосягаемую высоту по сравнению с теми государствами, где правит царь [не выборный], а все остальные жители — его рабы; идея свободы и независимости как для города, так и для граждан (при всём различии в толковании свободы она всегда противопоставлялась рабству); идея теснейшей связи гражданской общины с ее богами и героями, как бы тоже бывшими ее членами, пекущимися о ее делах, подающими знаки своей воли, требующими почитания, но не воспринимавшимися как верховные грозные боги других народов, установившие мировой и социальный порядок, неизменный и вечный  [ 8 ]  .

Русское государство строила не община единодушных граждан, а княжеская дружина, подвижная, эффективная, отношения которой с населением шли по линии эксплуатации, с одной стороны, и зависимости, с другой. От населения нужны были хлеб, мед, ткани, кони, рабочая сила, но главное жены, потому что дружина была мужская. Уже во втором поколении, во всяком случае в третьем дружинники, первоначально не местные люди (русь, варяги, норманны) начинала говорить на языке матерей. Но и после этнического слияния резкое различие между военно-политической организацией и населением оставалось.

Основатели государства принесли с собой право, так называемое варварское. Оно дошло до нас например в важном документе Русская правда. Правда соответствует римскому jus, право. Техническое выражение дать кому правду в смысле допустить к судебному разбирательству, устроить по делу истца судебный процесс, соответствует латинскому термину jus dare, творить суд, разбирать дело, судить. В Кормчих книгах есть раздел Градский закон, это перевод латинского jus civile. В главу 4 здесь входит перевод определения брака по Гереннию Модестину, римскому юристу III века:

Брак есть мужеви и жене сочетание и сбытие всей жизни, божественныя же и человеческия правды общение  [ 9 ]  .

У Модестина (Дигесты 23, 2, 1):

Брак есть союз мужа и жены, общность всей жизни, единение божественного и человеческого права  [ 10 ]  .

Общение божественной и человеческой правды соответствует латинскому единение божественного и человеческого права.

Можно считать началом нашей государственности утверждение в Новгороде и потом в Киеве династии Рюриковичей в IX веке. К этому времени гражданские общины если и начинали возникать в некоторых городах Европы, им было еще очень далеко до будущих средневековых свободных городов, тем более до итальянских ренессансных городов-республик. Самым образцовым европейским государством оставалась, несмотря на свое страшное ослабление после Юстиниана и уступки больше половины своей территории новому исламу, Византия. Император был к тому времени уже обычно главнокомандующий, законодатель и судья. Кроме того, он разделял с патриархом ведение дел церкви. Формально император избирался синклитом из членов сената и из местной администрации, т. е. власть императора не наследовалась, но реально, обладая правом назначения на должности, он мог приблизить к трону кого хотел. Поставление патриарха тоже часто зависело от него.

Юстиниан кодифицировал римское право в VI веке. Огромное юстиниановское законодательство было сокращено и упорядочено позднее в так называемой Эклоге (726). В конце IX века прошло еще одно приспособление юстиниановского законодательства к новым условиям. Школа юриспруденции требовала знания этих обновляемых сборников. Византинист академик Федор Иванович Успенский писал о том, как римские правовые начала продолжали жить в восточной римской империи:

Как бы ни изобиловала история Византии вопиющими нарушениями права, как бы часто ни встречались мы с проступками против собственности, с хищничеством и взяточничеством, с нарушениями служебного долга, изменой и т. п., никак не можем упускать из внимания, что правовое сознание было глубоко внедрено в умы общества. Об этом не только свидетельствуют законодательные памятники, но это также подтверждается общим мнением, сохраненным в литературных памятниках  [ 11 ]  .

Русь заимствовала у Византии христианскую религию, и лишь в гораздо меньшей мере государственно-правовую систему. Русское военно-государственное образование само было таким эффективным, что замахивалось на прямую конфронтацию с Византией. Поэтому даже гражданское право Русь принимала через церковь. Что серьезнее, уже в Византии после юстиниановской обработки римское право перестало быть определяющей нормой жизни и сделалось одним из инструментов единовластного правления в его симфонии с Церковью. Когда и как форма классического римского права, предполагавшая выход человеческого существа в режим обязательной ответственности, была постепенно вытеснена содержанием и забыта, заслуживает особого рассмотрения.