1. Основная интрига вопроса: Европа и Россия

В 2014 году, в момент выхода «Черных тетрадей» Мартина Хайдеггера, по случайному совпадению наметился проект перевода одной из книг Владимира Вениаминовича Бибихина на немецкий язык. Редактором перевода должен был выступить Александр Михайловский. Предложение российской стороны состояло в том, чтобы перевести курс фундаментальных лекций по философии биологии (или — современной натурфилософии) «Лес (Hyle)», однако европейская сторона была заинтересована в том, чтобы переведенная книга обладала некоторой региональной спецификой, была бы «больше о России». Тогда издателям и переводчику был предложен сборник статей Бибихина «Другое начало». Здесь-то и заключается главная интрига данной истории. Европу снова, после скандала, поднятого книгой Виктора Фариаса «Хайдеггер и нацизм» в 1989 году, охватывает волна горячих обсуждений политической ангажированности Хайдеггера в аспекте влияния последней на его философские идеи. Здесь не время и не место обсуждать подробности этой волны критики  [ 1 ]  , отметим лишь, что в 1989 у Хайдеггера были сильные заступники, среди которых — Франсуа Федье и Жак Деррида; сегодня же таковых не имеется. В опубликованных 94–96 томах полного собрания сочинений Хайдеггера, в этих «Черных тетрадях» повсеместно используется словосочетание «Другое начало». Сразу скажем, что, когда Владимир Бибихин готовит к публикации и издает свой сборник статей, «Черные тетради» еще не опубликованы. До их публикации остается много времени, да и теперь их не должно было быть (Петер Травни, руководствуясь определёнными соображениями, нарушил волю Хайдеггера, подобно тому, как Дмитрий Набоков, некоторыми годами ранее, нарушил волю своего отца, опубликовав «Лауру» — с той лишь разницей, что Хайдеггер завещал публикацию «Тетрадей» к определённому сроку, когда выйдет всё остальное собрание сочинений, а Владимир Набоков вовсе поручил уничтожить «Лауру»; впрочем, историю подобных нарушений воли в ХХ веке следовало бы начинать с деятельности Макса Брода после смерти Франца Кафки).

Александр Михайловский в частной беседе передавал возмущение некоторых европейских интеллектуалов самим названием книги Бибихина. Вопрос, который они задавали, был приблизительно следующим: «Почему вы, русские, всё время стремитесь что-то начать (подобно Хайдеггеру, которого мы ныне осуждаем)? Неужели вам недостаточно того, что всё уже началось, и развивается, и следует правильным путем? И, если бы вы это приняли, тогда было бы понятно, что надо не начинать в философии, а продолжать в обществе уже начатое»  [ 2 ]  . Странным образом получается, что «другое начало» объединяет в этом возмущении нежелательную самим европейцам Европу и всегдашнюю Россию.

Само возмущение, которым вызван подобный вопрос, вполне понятно. Мы не будем тут подвергать этот вопрос сомнению и, тем более, отвечать на него. Нам хотелось бы лишь указать на некоторые различия в понимании «другого начала» Хайдеггера и Бибихина, воспользовавшись тем, что первый том «Черных тетрадей» в этом году появился на русском языке, а потому стал доступен для большей части заинтересованной российской публики. Основной наш тезис будет звучать следующим образом: несмотря на то, что сама формулировка и даже мотивация образования словосочетания «другое начало» Владимиром Бибихиным почерпнута из словаря Мартина Хайдеггера, выводы и прагматика употребления этого понятия у Хайдеггера и Бибихина принципиально различаются. По этому поводу Бибихин говорит: «В соображениях о нашей оставленности, которыми мы хотели бы с вами поделиться, нет ничего такого, что не прочитывалось так или иначе у Хайдеггера. С другой стороны, в них нет ничего такого, что можно было бы отыскать в его тексте. Решив, что всё говоримое здесь просто Хайдеггер, читатель будет прав. Считая, что за всё отвечает только говорящий, читатель будет тоже совершенно прав» (ДН, 335). Мы хотим здесь сконцентрироваться на прояснении этой двойственности. Учитывая масштабность подобной темы, а также ограниченность формата тезисов, мы лишь контурно наметим возможные пути раскрытия темы. Кроме того, прояснение этого вопроса позволит нам скорее избавиться от предрассудка, согласно которому Бибихин — не более чем «странный переводчик Хайдеггера».

2. Мотив «другого начала» у Хайдеггера

Бибихин совершенно справедливо отмечает, что другое начало (der andere Anfang) — одно из ключевых в лишь частично переведенной на русский язык книге «О событии (К делу философии)», «Beiträge zur Philosophie. Vom Ereignis». Сама эта работа, как и «Черные тетради» является своего рода ключом к творчеству Хайдеггера начала 1930-х гг. Они носят характер записей «для внутреннего пользования», которые, тем не менее, были оставлены Хайдеггером для публикации в посмертном собрании сочинений. По замыслу, они и есть ключ к уже опубликованным лекциям, докладам и семинарам  [ 3 ]  . Если «О событии» увидела свет в 1989 году (65-й том собрания сочинений), то «Черные тетради» и вовсе должны были появиться на свет еще через несколько лет, однако издатели решили нарушить волю автора, опубликовав рукописи раньше (немецкое издание первых частей началось в 2014 году). «Другое начало» — ключевое понятие и для «Черных тетрадей».

И «О событии», и «Черные тетради» отмечают так называемый «поворот» в мышлении Хайдеггера, когда философ, уже выпустивший в свет «Бытие и время» (1927), с одной стороны, продолжает путь, проложенный этой книгой, но, с другой — фиксирует ее неудачи, среди которых — ее слишком «ранний характер». Люди вокруг не поняли всей глубины «Бытия и времени», они еще не готовы, но как же быть автору? Автор должен отказаться от апелляции к другим (в том числе — коллегам по философскому цеху) и начать вырабатывать точный новый язык для того, чтобы весть Бытия узнала себя в его писаниях. Одной из существенных характеристик этого периода является то, что отныне Хайдеггер занят не столько особостью бытия человека, Dasein, сколько историей самого бытия, Sein. Бытие становится персонажем рассмотрения Хайдеггера до последних его работ и докладов. Этот персонаж живет (и, пожалуй, только он и живет подлинно), у него своя судьба, т. е. история. Последняя — место борьбы и отсутствия борьбы между богами, человеком и бытием (ЧТ, 361). Человек может не ведать об истории бытия (и тогда такой человек — вне мышления, его жизнь неподлинна). Но откуда же Хайдеггер знает о ней? Дело в том, что прежде, в античной Греции, первые мыслители уже явили в своей мысли всю масштабность и важность данного персонажа, однако далее философия (а вслед за ней теология), не осознав явленного, пошли в ином направлении — развивая науки и техническую цивилизацию. И тем не менее греки — единственные в своем роде мыслители, поскольку они усмотрели начало мысли и бытия, находясь между хаосом и богами (ЧТ, 367). Бытие вместе с его историей (а также нашей подлинной сущностью) подверглось забвению. Мы живем в эпоху забвения бытия. Хайдеггер не может «вспомнить» бытие точно также, как не могут этого сделать остальные его современники. Зато он может понимать и помнить о самом забвении бытия. Поскольку забвение бытия не является случайностью или нелепым недоразумением, от которого можно легко избавиться, а само вписано в историю бытия (это не наша оплошность, но судьба бытия), то вернуться к началу и сделать так, чтобы неподлинное и подвергнутое забвению стало подлинным и вспомненным, не в наших силах. Однако, поскольку бытие исторически присутствует ныне, все мы имеем отношение к его началу. Начатое продолжается сегодня в качестве забвенного (один из эффективных и мощных способов забвения — техника). Человеку ничего не даст то начало, которое запустило всю историю бытия, но ему необходим опыт мысли, имеющей прямое отношение к началу. Мысль, относящаяся к началу — это не содержание, не «что», но способ, «как». Только получив этот опыт, мы получаем спасительный шанс (и не более того), для подлинного обретения собственного бытия, а не технического манипулирования условиями жизни. Результат подобного опыта (имейся он у нас), а также все задачи, с ним связанные, фигурируют под рубрикой «другого начала».

Не вдаваясь в детали возможных прочтений «другого начала», мы хотели бы обратить внимание на одно высказывание Хайдеггера, на содержащееся в нём понимание: «Подчиняться (sich stellen) далекому распоряжению — это подлинное базовое отношение к началу и означает также повторное начинание начала — это начало есть самозабрасывающее мыслящее созидание (Dichten) в его существенных необходимых моментах: искусство — полис — философия — боги — природа — миростроение и их первая неудача и запутанность в присутствии. Закрепление вопроса о бытии. Вправе ли мы снова отважиться пойти в учение к грекам и учиться у них? Чтобы в повторном начале вступить в борьбу против них» (ЧТ, 103). Учиться опыту начала следует у тех, для кого философии могло не быть (ЧТ, 346), и у кого, она, тем не менее, появилась. Для современного человека того, что его культура называет «философией», не быть не может, а это означает, что никакого риска и опыта начала в построениях современных ученых уже нет. Постижение начала — это именно опыт, а не некое нейтральное «знание». Обращение с началом поэтому возможно не как захват, но как свершение (ЧТ, 358) и хранение (ЧТ, 356–357). Под последним понимаются действие и решение. Это нам будет особенно важно, когда мы перейдем к рассмотрению понимания «другого начала» у Бибихина.

3. Бибихинское понимание

Не будучи в силах раскрыть проблему понимания Владимиром Бибихиным темы «другого начала» в рамках краткого выступления, мы сконцентрируемся на одноименном тексте из сборника «Другое начало». Изложив хайдеггеровское понимание, Бибихин приступает здесь к ряду вопросов. При этом он говорит: «Хайдеггер высказывался не раз в том смысле, что, ему кажется, он будет по-настоящему впервые понят в России. Для того, чтобы эти ожидания и объявления сбылись, надо чтобы дело шло в России не о начале в России, не о русском начале (русской идее, русском духе, русской личности), а о начале просто» (ДН, 336). Основой для постановки вопросов является «надежное отношение между нами и Богом. Бог оставил нас» (ДН, 336). Здесь Бибихин, вслед за многими европейскими и русскими мыслителями, дает общую характеристику эпохи нигилизма, как ее понимали Достоевский, Ницше и Хайдеггер (последний — особенно в работе над гимнами Гёльдерлина). Почему это отношение надежно? Потому что мы теперь предоставлены самим себе. Бог дал нам свободу, оставил нас самим себе. Вопрос в том, каким образом человек этой свободой распорядится. «Другое начало возникает из новости моей нерушимой свободы» (ДН, 339). Далее в тексте Бибихина следует озвучивание попыток подобного распоряжения свободой, каждая из которых завершается указанием на ее неуместность и неполноту.

И тут уже начинается постепенное расхождение с Хайдеггером. К примеру, если человек намерен взять власть над своей свободой, на что-то решиться или же просто потакать этой новой свободе — то это не выход. Обратим внимание: у Хайдеггера решимость на другое начало была одним из существенных мотивов, в то время как Бибихин отвергает возможность человека в этой сфере хоть что-то «решать» (ДН, 340–341). К другому началу также не подступиться, если понимать под ним некоторое техническое манипулирование с первым началом, будь оно греческим или христианским. Из манипуляций с языческой философией или христианскими положениями нового начала не вывести: «Сбывшееся никуда не уйдет. Другое начало не такое, чтобы и рядом с тем первым строить заново на другой строительной площадке. Никакой другой строительной площадки уже не будет и не надо» (ДН, 341). По этой же причине другое начало недостижимо отменой или, наоборот, развитием технической цивилизации (ДН, 342). Далее Бибихин перемещает внимание с техники цивилизации на технику мысли: сознание также не способно сконструировать и измыслить другое, новое начало: «Другое начало начнется не с мероприятий сознания, которое, априорно уверившись в своей нравственности, считает свои идеи безусловно добрыми, только их исполнение неудачным из-за неподготовленности масс, а с разрешения (допущения) добра и зла как настоящей проблемы, когда мы спокойно перестанем бояться шантажа, что будто где-то когда-то уже стало известно, что надо делать или не надо делать с собой и другими» (ДН, 344). Другое начало мы не выбираем, оно также — не план, программа или система (ДН, 346). Другое начало — во времени, в настоящем: «Настоящее никогда никуда не уходит; куда ему уйти, если оно настоящее» (ДН, 345). Другое начало, вместе с тем, в настроении, но не в том смысле, что нам требуется особое настроение для свершения или решения по поводу другого начала, а в том, что необходимо быть внимательным к настроению как единственно надежному, что с нами происходит (ДН, 346).

В целом текст Бибихина достаточно апофатичен, он больше концентрируется на том, чем не является другое начало. Несмотря на то, что Хайдеггер также лишь подводит мысль к другому началу, чаще — намеками, сами способы говорить и мыслить здесь различаются. Хайдеггер настойчиво говорит о решении и тотальном отвержении современности, в то время как Бибихин понимает, что ничего иного, кроме имеющегося, у нас нет. Там, где у Хайдеггера — борьба (например в (ЧТ, 361)) и нужда (ЧТ, 345), у Бибихина — внимание (вплоть до остолбенения (ДН, 345), наподобие «каменной задумчивости» Василия Розанова) и изобилие бытия.

Указав таким образом направление различия в понимании другого начала у Бибихина и Хайдеггера, мы хотели бы в завершение обратить внимание на то обстоятельство, что свой сборник статей именно по русской философии и истории Бибихин называет «Другое начало». Сборник этот открывается статьей про Пушкина и Петра Ι, «Закон русской истории» (ДН, 8–70). Там речь идет о том, что в России правят две силы: одна — гераклитовская молния властного повеления Петра, другая — внимательное понимание поэзии Пушкиным. В этом смысле Хайдеггер, обращающийся к гимнам Гёльдерлина, отсылающим, в свою очередь, к античному миру и к немецким богам, делает современность лишь фоном, от коего следует отказаться. Бибихин же до последнего включает в свое мышление современность со всеми ее недостатками, оставляя свое вопрошание открытым и не опасаясь прийти к неожиданному — в первую очередь для самого себя — ответу. Объединяет обоих мыслителей то, что они полагаются на мысль, способную размечать границы мира, а не на расчет, всегда действующий в рамках уже установленных пределов.