Часто, если речь идет о риске, имеют в виду прежде всего работы У. Бека, Н. Лумана, Э. Гидденса. Говорят о безопасности жизни человека, судьбоносности принятых им решений, проблеме выбора, рисках, встречающихся у человека на жизненном пути, в социальной сфере, процессах глобализации.

Неопределенность, существующая в «обществе риска», и изменчивость влекут за собой вероятность нежелательного развития событий для человека, который хотел бы понять природу этих рисков с тем, чтобы попытаться изменить свое поведение и свести неблагоприятные для себя моменты к минимуму.

Мы же рассмотрим далее понятие риска в контексте философии М. Хайдеггера и в связи с проблемой философского мышления. Нам привычно, что часто мысль и дело разводятся – мыслить – другое, чем думать, но Бибихин указывает на то, что наша мысль всегда – рискованное дело, если она поступок. Мышление – это поиск, и Хайдеггер здесь оказался рискующим новатором: «то, чем философ занимался индивидуально, на свой страх и риск, сам выясняя бытие или первосущее или начало начал, Хайдеггер щедро без зависти отдает человеку, всякому причем человеку, без исключения всякому человеку с улицы»  [ 1 ]  . Мы можем ошибиться в философском поиске, сбиться с пути, и это будет только нашей ошибкой, поскольку мы ищем своё – но то же самое, что искали и до нас. Но мы не можем останавливаться в этом поиске, такая остановка сродни умиранию. Конечно, мы рискуем тем, что бытие может от нас ускользнуть, но это снова наша ошибка, бытие – необходимо, исключительно – моё дело. Бытие требовательно, оно – вызов, и в отсутствие рискованного мышления мы теряем всякую возможность на этот вызов ответить.

Философия поэтому такое уникальное явление в культуре, которое предполагает и страх, и хаос, и блуждание, но не разрешение какой-либо ситуации. Решить для себя что-либо можно и без философии.

В философии мы всегда действуем на свой страх и риск (конечно, если речь не идет о спекуляции на философии) и если мы ошибемся, то хуже будет только для нас, потому что есть логос, мы просто тогда не попадем в порядок вещей. Задача: всегда говорить об одном, как выходит, что философия – Платона и Аристотеля, Гегеля и Канта, Хайдеггера и так далее, то есть всех великих – всегда об одном. Дело лишь в том, узнаем ли мы верный логос или нет. Наша мысль-λόγος должна стать тождественной с λόγος в смысле порядка, закона. Другого пути у нас нет. «Неестественно, чтобы человек продолжал рисковать собой ради того, чего нет»  [ 2 ]  , – мы рискуем отдать себя тому, чего не существует.

В. В. Бибихин называет Мартина Хайдеггера смущающей фигурой из-за рискованности его философии; тем не менее, Хайдеггер становится фигурой, чье мышление «решающим образом участвовало в формировании духовной физиономии столетия»  [ 3 ]  . Мартин Хайдеггер угадал.

«Для заботиться-надеяться-стараться-ухаживать надо сделать шаг всем своим существом, рискнуть, выступить. Эк-зистенция — такое вы-ступание, выступление из-за ожидания-надежды-заботы, чтобы ожидаемое пришло. Человек всегда так выступает, “простирается”, если взять слово из совсем другой сферы, из “Послания к Филиппийцам” апостола Павла 3, 13–14: “простираясь вперед, стремлюсь к цели”, επεκτείνω, έκ-τείνω, буквально вытягиваюсь, протягиваю (как руки); так же ex-sisto — буквально “выступаю”, в том числе в смысле школьного жаргона выступаю, возникаю, тоже и в смысле школьного жаргона, объявляюсь, оказываюсь, и через стертое значение “являюсь” в смысле “быть таким-то” — “существую”; или, скорее всего, от “оказывается” с нашим смыслом “обнаруживается, что” — “имеет место”, “существует”, вплоть до позднего философского значения существования — в средневековом противоположении сущности, как бы сущность сначала в себе, сама по себе, а потом она дает о себе знать, выступает, “возникает”, существует. К той “сущности” хайдеггеровская экзистенция не имеет отношения, она то ожидание-надежда-забота, в которой всегда выступает, тем самым возникая, человеческое существо»  [ 4 ]  , – экзистенцию наблюдать нельзя, потому что мы сами уже заняты, захвачены ею. Ее нельзя контролировать и планировать – в этом есть некоторая опасность: «я не могу себе велеть, на что надеяться и о чем заботиться. Всякие попытки поместить экзистенцию в “жизненный поток”, “поток сознания”, “преемственность опыта”, “целое жизненного процесса” или как еще — гасит экзистенцию, из нее выбрасывает»  [ 5 ]  , – жить, не расписывая, рискованно. И поэтому Хайдеггер «каждое утро новичок жалкий» – вот риск в философии – вы-ступление перед ее чудом.

«Рискнуть туда, где уже нет правил, — это обязательно (в сильном смысле: на самом деле неизбежно) опасность ошибки. Философия — такой риск, который формальной логике непонятен, а правильнее сказать противен. Только упаси Господь решить, что философу тогда разрешено ошибаться, раз он особенный. Ему не разрешено; не больше чем другим разрешено. Он только обязательно будет ошибаться, и значит обязан иметь мужество, признать свои ошибки, они есть»  [ 6 ]  , – риск в мышлении человека подходит к той самой границе, где мышление его может измениться, мир может измениться. Риск проявляет себя в пограничных ситуациях, но такой ситуацией, по Хайдеггеру, смерть вовсе не является.

Риск связывается сейчас с машинным производством, доходя до крайности, связанной с проблемами искусственного интеллекта, который может убить человечество. В чем здесь риск? Мы еще не дошли до той стадии в мышлении, где нам стоило бы бояться себя потерять, нам просто нечего здесь терять.
Вообще, мыслить в подлинном смысле слова – риск. Философ, занятый размышлениями о бытии, имеет риск больше, чем обычный человек, от бытия уйти. Говорить о настоящих, подлинных вещах – рискованно, строгая мысль стоит на границе несовершенства.

Dasein – не человек, а бытие, и поэтому бытие рискует пропажей и искажением, это не индивидуальное бытие – экзистенция. «Оттого, что мы будем объявлять существом человека устойчивую субстанцию, личность, субъекта, сознание, человек устойчивее не станет. Субстанция человека — экзистенция, die Substanz des Menschen ist die Existenz»  [ 7 ]  .

«Личность» не может хотеть запутаться в вопрошании. Должно быть всё просто – тем самым снимается разговор о должном, оставляя место – пустое – довольству отсутствием мышления, забалтыванию, учености в смысли многознания, которое, как известно, уму не научает. Здесь вообще нет места риску, но только лишь стремлению занять «удобную» позицию.
«Любой вопрос не только желает ответа, но требует прежде всего риска. И овладеть этим риском и смочь взвесить — это уже больше чем ответ; ибо он столь же невозможен, как вопрос сам по себе»  [ 8 ]  .

«Личность», с другой стороны, может уповать на то, что Бог оставил или даже забыл нас в мире, понимая эту оставленность как лишенность, что для мысли, конечно, не дает ничего. Нам следовало бы увидеть в этом дар. Мы уже в мире. От нас требуется умение видеть (бездумно смотрят все), чуткость к миру. Видеть что? Ясно, что очевидного ответа на этот вопрос нет, но у нас есть способность различать «то» и «не то», каким-то образом мы различаем важное и неважное. Это ключевой момент, поскольку философия касается именно этого. Очевидна и рискованна в своей неопределенности наша свобода в этой оставленности. Мир есть (и будет) независимо от того, видим мы или нет. Наш вопрос здесь не касается накопления информации, как если бы мы увидели всё, все вещи мира, ибо мир – не совокупность вещей. Потому мы и запутываемся в собственном расписании: оно не охватывает всего, устроенное так, будто бы упорядочив некоторые вещи мира, сложив и запрятав их в составленную нами схему, мы найдем в них ключ к тому, что с миром делать.
Философия не совокупность знаний, которые надо сохранять, сохранить, бросив на это все силы. Такое отношение уводит нас от философии. Если мы решим, что у нас есть какие-то опасности (хотя они, безусловно, есть и должны быть) и риски, которые можно описать, расписать, потом придумать план по их ликвидации и затем устранить, то мы неизбежно окажемся в пустоте.

Или если еще усугубить: философия в опасности, и ее надо спасать. Из такой установки вообще ничего, не то что значительного, просто ничего возникнуть не может. Любая окончательная уверенность такого рода – слепота. Мы должны сомневаться и упираться в апории. Философия рождается из удивления и борьбы, «путь осмысления долог, сокрыт, внешне всегда неэффективен»  [ 9 ]  .
Читаем у В. В. Бибихина в «Языке философии»: «выбор между ловким и неловким словом не первый и не главный в так называемой работе с текстом. Более важный выбор проходит между молчанием и словом, т. е. риском так или иначе задеть истину»  [ 10 ]  , – нас всегда могут неправильно понять или вообще не понять, говорим мы или же молчим, молчание тоже может быть значимым, оно дает слову быть. С другой стороны, наша мысль может бесповоротно уйти «не туда» или «устать» (как писал Аристотель: «таким образом, пока умопостигаемый (noeton) или чувственно воспринимаемый (aistheton) [предмет] и то, что судит о нем или созерцает его, остаются такими, какими они должны быть, в деятельности будет удовольствие; ведь если претерпевающее и действующее подобны и одинаково относятся друг к другу, то и [результат], естественно, будет такой же, как они. Отчего же никто не испытывает удовольствие непрерывно? Может быть, человек устает? Действительно, ничто человеческое не способно к непрерывной деятельности. А потому и удовольствие не бывает непрерывным: ведь оно сопровождает деятельность»  [ 11 ]  ), и таким образом так и не достигнув даже пути к миру, остановиться на достаточности схем и расписаний. У нас всегда есть риск неудачи. Мышление – это не только подъем, но и падения.