Язык так или иначе не сводится к подбору знаков для вещей. Он начинается с выбора говорить или не говорить. Выбор между молчанием и знаком раньше чем выбор между знаком и знаком. Слово может быть менее говорящим чем молчание и нуждается в обеспечении этим последним. Молчание необходимый фон слова. Человеческой речи в отличие от голосов животных могло не быть. Птица не может не петь в мае. Человек мог и не заговорить. Текст соткан утком слова по основе молчания.
Янина Мановас. Философия и философия. Огонь, простор, дыхание, ниточка.
Текст написан по поводу Мемориальных чтений, посвященных В. Бибихину, в г. Бежецке (осень 2019). Публикуется впервые.
Я пишу этот текст в растерянности. Растерянность при попытке писать о Бибихине – состояние правильное. Чтобы писать о нем, может быть, как раз надо растерять все навыки и инструменты имения дела с «философским материалом», все клише академического философского образования.
Конечно, все эти навыки и инструменты универсальны и применимы к любому философскому материалу. Но невозможно относиться как к материалу к философии, которую я видела своими глазами в виде живого человека, которую я слышала говорящей человеческим голосом. Я оставлю все инструменты и навыки, весь профессиональный багаж за бортом и попытаюсь ответить себе на вопрос: чем эта философия, которую я видела в облике человека, отличается для меня от всего другого, что называется этим словом. Я видела горение философского огня, и я отличу огонь от не-огня.
Различие между философией как материалом и философией как огнем – одна из важных тем Бибихина. Различение их – даже, пожалуй, не просто тема, а обязательное условие философского опыта, без него любое философское содержание будет только грудой интеллектуального мусора, отходов научного производства. Жест проведения границы между ними – может быть, один из главных жестов мысли Бибихина.
Я не буду много цитировать, я постараюсь смотреть не на текст, а на сам жест – и я попытаюсь воспроизвести его.
***
«Разлитое повсеместно знание, на свою беду, давно, еще в своем младенчестве, неосторожно переступило черту, до которой всякое новое знание давало шире дышать и после которой оно стало теснить».
Знание может расширять дыхание или теснить, оно может вывести на простор или запереть в тесноте. «Теснящее нагромождение знаний» – душит.
Различение этих двух видов знания – теснящего и выводящего на простор – так или иначе присутствует во всех книгах Бибихина, хотя и не всегда напрямую высказано.
Есть знание и знание, есть философия и философия, и различие между ними столь же очевидно, сколь неуловимо.
Есть информация о философии и операции с этой информацией: классификация, рубрикация, контекстуализация, концептуализация, встраивание философского содержания в ту или иную систему каталогизации философских объектов.
И есть нечто другое. Это передача способа быть внутри философского опыта. Это не информация «о» философии, а нечто другое, настолько другое, что очень сложно сказать, что это такое.
Опишите движения балерины, танцующей «Лебедя». Встаньте на пуанты и станцуйте сами. Это два разных усилия, это два разных занятия. Это две разные профессии: балетный критик и балерина. Разница между философией и философией так же велика, как между описанием танца и исполнением танца – и всё-таки часто неуловима. Разлом между философией и философией иногда совершенно невидим.
Исполнение философского жеста, исполнение движения мысли – редкий и необщий опыт. Для описания этого опыта нет готовых слов. Его нельзя ввести в рамки той философии, которая информация. Поскольку этот опыт – не информация, для философии-информации он бесполезен, он ничего не несет собой, он ничего не говорит ей. Он бессодержателен, в нем нечего каталогизировать, инвентаризировать, систематизировать. Он для философии-информации вообще нераспознаваем. Он ускользает из поля зрения.
Он не сообщение о чем-то, он скорее жест, открывающий простор и опыт прорыва, вдоха, шага. Знание, открывающее простор, не информирует, а смещает в другой опыт.
***
Итак, есть знание, которое просто знаешь, простое принятие к сведению, и то знание, которое смещает в простор и которое есть умение быть в просторе, прорыв, вдох, шаг.
Разница между философией как информацией и философией как дыханием, похоже, ощутима только для тех, у кого есть опыт дыхания. Как ни странно, он есть не у всех. Для получения этого опыта надо вспомнить о том, что ты можешь дышать, что ты дышащее существо. Чтобы вспомнить об этом, необходим опыт удушья, опыт необходимости вдоха – иначе не распознать, в чем есть воздух и простор, а в чем их нет.
Это вещи вроде бы совершенно самоочевидные и всё-таки неуловимые, упускаемые из виду. Ведь одно дело – увидеть их и отвернуться, ведь не интересно рассматривать самоочевидное; другое дело – ощутить всё это собой, своим вдохом и удушьем, своим шагом – или невозможностью сделать шаг.
Никто не сможет сделать твой вдох за тебя, никто не сможет сделать твой глоток, твой шаг за тебя. Твой вдох такой же, как вдох любого другого, но ничей вдох не заменит тебе твой, ничей глоток не утолит твоей жажды. Насущность воздуха можно знать только своим дыханием, насущность воды – своей жаждой и своим глотком. Насущность философии можно знать только своим мыслительным усилием и движением – сколь бы мало оно ни было.
Этот вдох, этот шаг никто до тебя не делал? Дело не в этом, а в том, чтобы его сделал сейчас ты. Для этого надо написать философский текст, «делающий шаг в исследовании такого-то вопроса» и т. д.? Не обязательно. Когда твое общение с философией становится твоим дыханием, твоим прорывом, вдохом, шагом – это опыт причастности философии. Без этой причастности всё понарошку. Дышать понарошку не получится, необходимость дыхания даст о себе знать. Философствовать понарошку вроде бы можно, никто ведь и не заметит, что ты не делаешь вдоха.
***
Разница между исполнением движения мысли – прорывом в простор - и процедурами обработки философской информации так очевидна, о ней же излишне говорить, это тривиально, ее так легко увидеть. Но насколько трудно всерьез перейти границу между философией и философией. Для этого нужно сдвинуться из привычных способов философствования – с непредсказуемыми последствиями. Таковыми могут быть невозможность продолжать идти по гладкому академическому пути, изменение философского стиля, которое сделает твои тексты неудобоваримыми, а то и неприемлемыми и тому подобное. Сдвинуться из «философского музея» (выражение Бибихина) туда, где возможны движение и дыхание – и трудно, и рискованно. Кстати, слово «музей» происходит от греческого слова «мусейон» – храм, посвященный музам. Музей как собрание экспонатов (следов прошлого, музейных ценностей) и музей как место пребывания муз, говорящих то, что еще никем не сказано, место открытости настающему, небывалому – музей и музей различны, как философия и философия. Сдвиг из одного в другое – сдвиг в пространство, в котором возможен вдох.
Решимость на этот сдвиг – может быть, главное, что я получила от Бибихина. Моя решимость дала мне смелость прервать академические философские занятия на много лет, свернуть с накатанного пути, надолго отказаться от «профессиональных перспектив». Но именно этот сдвиг дал мне возможность не потерять философию как прорыв, вдох, шаг. На много лет философия перестала быть моей профессией – но стала моим дыханием и моим простором. Это было и осталось весомее любых перспектив. Может быть, это главное, что я получила от Бибихина. И это невероятно много. Я благодарна своей жизни за этот дар.
***
Может быть, главное в книгах и лекциях Бибихина – передача способа быть внутри философского опыта.
Важно уметь видеть в его книгах не теорию или концепцию, а открывающий жест, который сам по себе значительнее любого содержания – он открывает пространство для вдоха и шага и не предписывает, как в нем дышать и куда шагнуть.
***
…Казалось, что вокруг него всё то ли уже завершилось, то ли вот сейчас начинается заново, всё снесено или всё спасено – и это одно и то же...
Хочу закончить его словами, сказанными мне в ответ на мои жалобы на явную бессмысленность моих студенческих занятий: «Всегда есть в глубине что-то – какая-то главная мысль или просто – ниточка жизни… Этого держитесь, а остальное приложится…»
Конечно, все эти навыки и инструменты универсальны и применимы к любому философскому материалу. Но невозможно относиться как к материалу к философии, которую я видела своими глазами в виде живого человека, которую я слышала говорящей человеческим голосом. Я оставлю все инструменты и навыки, весь профессиональный багаж за бортом и попытаюсь ответить себе на вопрос: чем эта философия, которую я видела в облике человека, отличается для меня от всего другого, что называется этим словом. Я видела горение философского огня, и я отличу огонь от не-огня.
Различие между философией как материалом и философией как огнем – одна из важных тем Бибихина. Различение их – даже, пожалуй, не просто тема, а обязательное условие философского опыта, без него любое философское содержание будет только грудой интеллектуального мусора, отходов научного производства. Жест проведения границы между ними – может быть, один из главных жестов мысли Бибихина.
Я не буду много цитировать, я постараюсь смотреть не на текст, а на сам жест – и я попытаюсь воспроизвести его.
***
«Разлитое повсеместно знание, на свою беду, давно, еще в своем младенчестве, неосторожно переступило черту, до которой всякое новое знание давало шире дышать и после которой оно стало теснить».
Знание может расширять дыхание или теснить, оно может вывести на простор или запереть в тесноте. «Теснящее нагромождение знаний» – душит.
Различение этих двух видов знания – теснящего и выводящего на простор – так или иначе присутствует во всех книгах Бибихина, хотя и не всегда напрямую высказано.
Есть знание и знание, есть философия и философия, и различие между ними столь же очевидно, сколь неуловимо.
Есть информация о философии и операции с этой информацией: классификация, рубрикация, контекстуализация, концептуализация, встраивание философского содержания в ту или иную систему каталогизации философских объектов.
И есть нечто другое. Это передача способа быть внутри философского опыта. Это не информация «о» философии, а нечто другое, настолько другое, что очень сложно сказать, что это такое.
Опишите движения балерины, танцующей «Лебедя». Встаньте на пуанты и станцуйте сами. Это два разных усилия, это два разных занятия. Это две разные профессии: балетный критик и балерина. Разница между философией и философией так же велика, как между описанием танца и исполнением танца – и всё-таки часто неуловима. Разлом между философией и философией иногда совершенно невидим.
Исполнение философского жеста, исполнение движения мысли – редкий и необщий опыт. Для описания этого опыта нет готовых слов. Его нельзя ввести в рамки той философии, которая информация. Поскольку этот опыт – не информация, для философии-информации он бесполезен, он ничего не несет собой, он ничего не говорит ей. Он бессодержателен, в нем нечего каталогизировать, инвентаризировать, систематизировать. Он для философии-информации вообще нераспознаваем. Он ускользает из поля зрения.
Он не сообщение о чем-то, он скорее жест, открывающий простор и опыт прорыва, вдоха, шага. Знание, открывающее простор, не информирует, а смещает в другой опыт.
***
Итак, есть знание, которое просто знаешь, простое принятие к сведению, и то знание, которое смещает в простор и которое есть умение быть в просторе, прорыв, вдох, шаг.
Разница между философией как информацией и философией как дыханием, похоже, ощутима только для тех, у кого есть опыт дыхания. Как ни странно, он есть не у всех. Для получения этого опыта надо вспомнить о том, что ты можешь дышать, что ты дышащее существо. Чтобы вспомнить об этом, необходим опыт удушья, опыт необходимости вдоха – иначе не распознать, в чем есть воздух и простор, а в чем их нет.
Это вещи вроде бы совершенно самоочевидные и всё-таки неуловимые, упускаемые из виду. Ведь одно дело – увидеть их и отвернуться, ведь не интересно рассматривать самоочевидное; другое дело – ощутить всё это собой, своим вдохом и удушьем, своим шагом – или невозможностью сделать шаг.
Никто не сможет сделать твой вдох за тебя, никто не сможет сделать твой глоток, твой шаг за тебя. Твой вдох такой же, как вдох любого другого, но ничей вдох не заменит тебе твой, ничей глоток не утолит твоей жажды. Насущность воздуха можно знать только своим дыханием, насущность воды – своей жаждой и своим глотком. Насущность философии можно знать только своим мыслительным усилием и движением – сколь бы мало оно ни было.
Этот вдох, этот шаг никто до тебя не делал? Дело не в этом, а в том, чтобы его сделал сейчас ты. Для этого надо написать философский текст, «делающий шаг в исследовании такого-то вопроса» и т. д.? Не обязательно. Когда твое общение с философией становится твоим дыханием, твоим прорывом, вдохом, шагом – это опыт причастности философии. Без этой причастности всё понарошку. Дышать понарошку не получится, необходимость дыхания даст о себе знать. Философствовать понарошку вроде бы можно, никто ведь и не заметит, что ты не делаешь вдоха.
***
Разница между исполнением движения мысли – прорывом в простор - и процедурами обработки философской информации так очевидна, о ней же излишне говорить, это тривиально, ее так легко увидеть. Но насколько трудно всерьез перейти границу между философией и философией. Для этого нужно сдвинуться из привычных способов философствования – с непредсказуемыми последствиями. Таковыми могут быть невозможность продолжать идти по гладкому академическому пути, изменение философского стиля, которое сделает твои тексты неудобоваримыми, а то и неприемлемыми и тому подобное. Сдвинуться из «философского музея» (выражение Бибихина) туда, где возможны движение и дыхание – и трудно, и рискованно. Кстати, слово «музей» происходит от греческого слова «мусейон» – храм, посвященный музам. Музей как собрание экспонатов (следов прошлого, музейных ценностей) и музей как место пребывания муз, говорящих то, что еще никем не сказано, место открытости настающему, небывалому – музей и музей различны, как философия и философия. Сдвиг из одного в другое – сдвиг в пространство, в котором возможен вдох.
Решимость на этот сдвиг – может быть, главное, что я получила от Бибихина. Моя решимость дала мне смелость прервать академические философские занятия на много лет, свернуть с накатанного пути, надолго отказаться от «профессиональных перспектив». Но именно этот сдвиг дал мне возможность не потерять философию как прорыв, вдох, шаг. На много лет философия перестала быть моей профессией – но стала моим дыханием и моим простором. Это было и осталось весомее любых перспектив. Может быть, это главное, что я получила от Бибихина. И это невероятно много. Я благодарна своей жизни за этот дар.
***
Может быть, главное в книгах и лекциях Бибихина – передача способа быть внутри философского опыта.
Важно уметь видеть в его книгах не теорию или концепцию, а открывающий жест, который сам по себе значительнее любого содержания – он открывает пространство для вдоха и шага и не предписывает, как в нем дышать и куда шагнуть.
***
…Казалось, что вокруг него всё то ли уже завершилось, то ли вот сейчас начинается заново, всё снесено или всё спасено – и это одно и то же...
Хочу закончить его словами, сказанными мне в ответ на мои жалобы на явную бессмысленность моих студенческих занятий: «Всегда есть в глубине что-то – какая-то главная мысль или просто – ниточка жизни… Этого держитесь, а остальное приложится…»